«Последняя сказка Риты»: сделано от одержимости

Пресс-конференцию, посвященную премьере картины «Последняя сказка Риты», режиссер Рената Литвинова начала с того, что попросила притушить свет, чтобы лучше выйти на снимках фотографов. Поначалу этот жест может сойти за обычное дамское кокетство, но только до тех пор, пока не поймешь, какое неимоверное количество сил у этой хрупкой и утонченной женщины ушло на то, чтобы с нуля, с чистого листа и до самой последней предпрокатной пресс-конференции вынянчить своего «ребенка». По собственному признанию режиссера, проект дался ей тяжело и вряд ли она повторит этот опыт. Так что попытка медийного лица скрыть от посторонних глаз накопившуюся за время работы над фильмом усталость — желание более чем понятное.

О Литвиновой не было слышно почти два года — столько времени ушло на то, чтобы воплотить в жизнь новый проект — полнометражный художественный фильм. В итоге получилась лента о трех девушках, трех состояниях души и трех вечных темах: любовь, смерть и поиски счастья. Вероятнее всего, женщины и составят большую часть аудитории картины. Хотя и сильному полу подобная рефлексия не чужда.

Кроме режиссера, на пресс-конференции отвечала на вопросы журналистов Татьяна Друбич, актриса, которая исполнила в фильме одну из ролей — доктора Надю. Врача, который избегает встречи с лежащей в больнице умирающей подругой. Ее героиня, как призналась сама Татьяна, — тотальная потеря всего: и любви к себе и любви к когда-то любимым.

Татьяна, расскажите, пожалуйста, о Вашей героине.

Наконец-то врач. Никогда ранее не удавалось на экране надеть халат. Я за это благодарна. Во-вторых, у меня была перед глазами женщина, которую я себе представляла. К сожалению, она уже ушла. Был такой гениальный врач — главный врач московского хосписа — Вера Васильевна Миллионщикова. И я даже запутала Ренату вначале, сделав такую же стрижку, что, может быть, было лишним (Вера Миллионщикова носила очень короткую стрижку). Я играю женщину, которая, в общем, все теряет. Например, подругу, к которой она боится подойти. Потому, что как всякий нормальный человек, и, поверьте, врач понимает, что не надо вмешиваться в процесс умирания. Совсем. Ты уже ничем не можешь помочь, кроме того, чтобы быть рядом. А рядом можно быть по-разному. Ее (Нади ) приход, когда та (Рита, Ольга Кузина) спит – это абсолютная, высшая степень ее любви и соучастия, сопереживания своей подруге. В жизни человека, женщины, наступает момент, когда она начинает все в жизни терять. Эти потери я каким-то образом хотела донести.

Рената, а почему у Вас было такое упорное желание сделать все самостоятельно?

Если бы я могла на кого-то это переложить — я бы была только счастлива. Но так вышло, если ты хочешь сделать хорошо, и так, чтоб тебя устраивало — приходится делать все самой. Такая страна. В моей нише, которую я заняла, на период времени, когда я работала над фильмом, если ты делаешь независимое кино, то приходится делать [финансовые] вливания самой. И второму продюсеру (Земфира) тоже пришлось вкладывать свои деньги. И вложили мы практически все, что у нас было. Но это не такие и гигантские миллионы, чтобы потом можно было бы по ним страдать. Изначально это было 300 тыс. у.е., но потом сумма увеличивалась.

Расскажите немного о своем проекте. Где фильм можно будет увидеть?

Картина будет идти по стране на 80 копиях. Для арт-кино, снятого на свои деньги нашей одержимой группой — это поразительный эффект. Когда мы делали «Зеленый театр в Земфире», первый фильм, который сняли на цифру (2008 год), было только 25—30 цифровых кинотеатров в стране. Сейчас — это независимый цифровой проект, снятый в боевых условиях. Одержимость — это ключевое слово. Потому, что если ты не одержим, то конечно, не стоит идти в искусство, тем более в такие арт-проекты. Вот мы тут сидим, такие вроде бы благополучные, на самом деле — это мы специально к этому моменту так приоделись. До этого — было такое кровохарканье! Это было очень тяжело.

Вы готовы когда-нибудь повторить этот опыт?

Нет. Это был совершенно бескомпромиссный опыт, который, наверное, был сделан именно от одержимости. Я не знаю, смогу ли я второй раз это повторить.

Почему одну из Ваших героинь зовут в точности, как и даму с камелиями — Маргарита Готье (Ольга Кузина, на фото выше)?

На самом деле я это имя полюбила давно. Открою вам тайну родом из детства. У меня была участковая по имени Маргарита Готье. Участковый врач, которая меня всегда лечила от ангины. Очень интеллигентная женщина. Может быть, она была француженка.

В фильме Николай Хомерики играет мужчину — мечту для любой девушки. Как пришла идея пригласить его на эту роль?

Он разыгрался в этой картине. На самом деле у него была не такая и большая роль. Роль разрослась, я ее дописала. Мне нравятся молчаливые мужчины, мужчины в действии. А он красиво молчит.

В картине на героях много разнообразных интересных винтажных украшений. Откуда они?

Большая часть были мои. Что-то взаймы брали, что-то шили. Что-то Таня (Друбич) приносила. У нас был практически общак.

Почему в Вашем фильме смерть такая заботливая, добрая?

А вы хотите, чтобы она была строже? Вот к вам такая и придет. Какую себе назначите, такая и придет, и даже кипятка воды вам не даст. Мне кажется, надо грезить о самой добрейшей. Я как-то прочитала, как себе Феллини представляет смерть. Он говорил, что она блондинка в красной комбинации с черными кружевами. Может быть, он потому и так долго пролежал в коме, там задержался, что она долго его курировала, эта прекрасная блондинка. Я в это, кстати, верю. В воображение и в несмертную силу. О чем вы мечтаете — всегда сбывается. Если вы чего-то желаете очень сильно.

А почему Ваши герои не борются за жизнь?

Вы знаете, все мы обречены. Все мы будущие мертвые. Но это умрет ваша оболочка. А вот ваша прекрасная душа — нет.

Что главнее в этом фильме, смерть или любовь?

Это просто моя версия. Как я все время говорю — [единого] смысла в жизни нет. Каждый какой себе назначит — так и проживет свою жизнь. Есть люди, которые в конце [задаются вопросом]: почему прошла жизнь, что это было. Такие случаи тоже встречаются. В моей версии смысл жизни — это любить кого-то.

Почему в фильме так много курят?

Я считаю, что это такая красивая кинематографическая традиция, и все фильмы нуар, черно-белые, и мои самые любимые фильмы, и Хичкока, и Годара, и Трюффо, и голливудские черно-белые картины — это традиции, которых мы будем лишены, потому, что сейчас выходит закон, что вообще нельзя курить на экране. Это такой атрибут артовый, и, одновременно, [говорит о том, что] человек склонен к саморазрушению. Это такой, может быть, даже символ того, что мы себя палим с обоих концов, в каком-то смысле.

Вы снимали картину в реальной больнице? Или это был павильон?

Нет. Реальные больницы слишком некинематографичны. Они бытовые. Таких [как в фильме] больниц я не встречала. На мой взгляд, это не разрушающийся корпус, а очень красивый корпус. Мы его сами построили в нашем подвале.

Как отреагировали Ваши коллеги по кинематографу, когда узнали, что Вы собираетесь снимать фильм на фотоаппарат, своими силами. Реакция была «отличная идея, как мы сами не догадались» или «ну посмотрим, что у нее получится»?

Коллеги, люди реально работающие, всегда уважают коллег. Я никогда не брошу камень ни в какого коллегу, ни в режиссера, который от пустого листа бумаги до такой пресс-конференции дотягивает фильм. Потому, что я знаю, как это тяжело. Коллеги отнеслись к этому с глубочайшим уважением.

В фильме Ваша героиня ищет порталы на тот свет, которые находятся в старинных зданиях, и никак не может их найти, так как дома были разрушены. Это отражение Вашего интереса к уничтоженным памятникам?

Да. Он абсолютно искренний. Если кто-то хочет от меня какой-то политической активности, то таким образом я ее выказываю. Мне даже кажется, больше пользы приносит именно такое высказывание, чем я пойду участвовать в каких-то митингах. Я действительно считаю, что это какое-то варварство, то, что творят чиновники, которые не имеют никакого понимания об исторической ценности того, что они сносят, именно при этом обогащаясь. Это безобразие. И абсолютно все они уходят от ответственности. Я не знаю ни одного чиновника, который понес расплату за такие архитектурные преступления. Я вообще мечтаю, чтобы, когда они скончаются, их души переселились в эти бетонные здания, эти торговые дома. Чтобы они вот там сидели и мучились, в этих страшных, уродливых, кошмарных сооружениях, о которых они в интервью на чистом глазу говорят: «Но оно же новое, оно же красивее, чем это кошмарное старое». Вот такие дикие варвары руководят прекраснейшими городами. Москва уже практически стерта. До Питера уже начинают добираться. Я боюсь, мне страшно, что не дай бог начнется [в Санкт-Петербурге] то же самое, что у нас в Москве. [Фильм] — это мой социальный протест.

Рената, в одном из интервью Земфира сказала, что хотя «предложение написать музыку к фильму восприняла как должное, а кто же еще напишет Ренате музыку? С другой стороны, я не могу сказать, что понимаю кинопроцесс и законы жанра, но тем интереснее». Вы каким-то образом оказывали влияние на ее работу?

Земфира сделала большой жест — она оставила свою работу над альбомом, и в очень краткие сроки по первым монтажным склейкам начала работу над картиной. Конечно, я ей бесконечно благодарна. Она соратник. И даже скажу, что мне очень льстит ее участие, и что я с ней дружу. Как бы мне льстило знакомство с бессмертными людьми. Вы знаете, кого мы называем бессмертными? Она, как я считаю, ныне живущий гений среди нас. Конечно, ее вклад колоссальный и ее музыка была вторым сценарием. Она написала свои монологи: «Не надо со мной разговаривать — слушайте. Вы обязательно что-то разрушите». То есть, она подняла наш материал на какой-то свой, Земфирин уровень, дополнительный. Она отнеслась, конечно, как настоящий перфекционист, которым она является. Она контролировала и озвучивание, и атмосферу, и звуки. И весь баланс картины в целом, именно по звуку. Так что ее участие в картине ограничилось не только музыкой.

Источник