Рената Литвинова в телепроекте «На ночь глядя». 19 апреля 2012 года

 

 
О присвоении звания заслуженной артистки РФ:
Я не прошла по выслуге лет на «заслуженного деятеля искусств», они долго мучились и решили дать мне «заслуженную артистку» (я не выдвигала себя, это мне сказали в Госкино). И меня так обескуражило, что я заслуженная артистка. Я могу постоять в любом ряду, но просто это диковато: три с половиной роли – и заслуженная артистка.

О съемках в фильме «Граница»:
Мне было интересно поработать с Александром Наумовичем Миттой. Я всегда выбираю, с кем мне поработать с точки зрения профессии. Меня завораживает этот человек, его неукротимая энергия. Даже в последний съемочный день, когда кто-то сломал руку, он от отчаяния все пытался еще что-то снять. Вот такая одержимость. Я обожаю одержимых людей!

О работе над фильмом «Последняя сказка Риты»:
У тебя там что-то болит, и ты настолько неспокоен, что тратишь свои деньги, которые мог бы положить под проценты или куда-то еще, на искусство. Такой род благотворительности. Это было очень тяжело: практически вдвоем с вечно меняющимися помощницами, ассистентками, которые не выдерживали нечеловеческих условий, делать картину, тащить ее. Два года я делала. Татьяна Друбич практически бесплатно принимала участие в этой картине. Я, как могла, компенсировала все это подарками или платьями из своих коллекций. Оле Кузиной мы все-таки платили, но тоже небольшие деньги, условные.
Я делаю картину, которая меня саму держит эти 1 час 40 минут – это то время, которое действительно может высидеть человек. Я считаю, что краткость – сестра таланта. И даже если мне очень жалко что-то вырезать, я все равно вырезаю. Многие артисты потом обижаются, но я и себя вырезаю.
Я столкнулась с полубездарными монтажерами. Одного я чуть не убила. Я даже дошла до рукоприкладства! Я сказала, что разрежу его на куски, выброшу в реку. Я лауреат Государственной премии – мне ничего не будет. И на «лауреате» он, по-моему, испугался.

Об участии в Берлинском кинофестивале:
Я была первый раз на Берлинском фестивале, и наша с Кирой Георгиевной картина участвовала в конкурсе. В момент, когда Кира Георгиевна (видимо, принципиально), вдруг прерывая действие, поставила 10 минут про лошадей – зал начал грохать дверью. Этот грохот меня ранил. Почти ползала вышло в эти 10 минут . Я подумала, что не буду вставлять себе в фильмы такие десятиминутки.

О режиссере Рустаме Хамдамове:
Это как библиотека Грозного или какой-то тайный архив. Там вырвешь из одной книги страницу и можешь сделать 10 фильмов, питаясь только его образами. Такие люди тоже существуют: такой густой бульон. И режиссеры мейнстрима берут оттуда что-то, покрадывают.

Об актерском даре:
Единственная артистка, которая меня заворожила по-настоящему – это Нонна Викторовна Мордюкова. Она потрясающая! Она была очень умная. Как она умела играть в простом разговоре величайшую роль. На ее последней картине «Нет смерти для меня», в которой она снялась у меня, я с ней подружилась.
Никита Михалков – перфекционист, он меня как артист поразил, потому что просил: еще дубль, еще дубль. Он потрясающий, выдающийся артист. Я не понимаю его механизма, потому что он очень природный. Я не вижу там техники, хотя я почти всегда вижу технику у артистов. Иногда также меня завораживает Мерил Стрип. В ее лучших ролях я не вижу техники. Я не могу расшифровать, как она это делает. Вот это и есть та самая магия. И все артисты должны ставить за них свечки, потому что они оправдывают эту профессию, у которой очень много позора. Вот Марлон Брандо, он же ничего практически не играл. Жан Габен. Даже Сережа Бодров-младший – он входил в кадр, и какая-то уже была история, аура. Вот такой редкий дар. Они настолько масштабны, поэтому их так редко снимают. Рядом с ними меркнет все. Если стоит Нонна Викторовна, никого больше не помнишь, потому что она светится вся.

Об исполнении роли Раневской в спектакле «Вишневый сад» в постановке режиссера А.Шапиро во МХАТе им Чехова:
Я сразу знала, что это не получится, что это афера. Два монстра театра решились вот на дерзкий, не одобряемый некоторыми артистками поступок. Я с бумажками хожу: очень трудный текст. Я думаю: боже, как это играть! Причем режиссер-постановщик говорит: «Стой и обращайся к залу. Говори о потерянном театре». Ты играешь вроде конкретику, а должна брать шире – образ потерянного дома.
Я читала воспоминания. Чехов был красавец-сердцеед и напоролся на Книппер-Чехову. Он уже умирал от чахотки, и она из него выдавливала, вынимала из больного температурящего гения; она хотела, чтобы он дописал этот текст во что бы то ни стало, потому что театр ждал пьесу, в которой она должна была играть главную роль. В «Вишневом саде» я иногда как будто вижу его температуру. Но пьеса вся равно какая-то нерасшифрованная, с загадками, она абсолютно современная, актуальная.

О своей 11-летней дочери Ульяне:
На родительские собрания я не люблю ходить. Она сейчас учится во французской школе. Слава богу, я французского не знаю и автоматически от этого освобождаюсь. Идет папа, который владеет.
Она меня терроризирует. Я ей сказала: «Я с тобой в старости жить не буду!» Мне уже бог знает сколько лет, а у меня такое спрашивают: «А где ты ночевала?»
Сколько я вижу домохозяек, которые посвятили свою жизнь детям, они им за это «спасибо» не говорят. И зачем эти жертвы были нужны? Естественно, нужно следить за своим отпрыском, не бросать его в детский дом и показывать своим примером, что нужно трудиться. Дети такие беспощадные. В какой-то степени я вижу отзвук ада на теперешних детях.

О детстве:
Мама меня вообще не воспитывала. И я не имею к ней никаких претензий. Она все время работала, у нее все время были дежурства. Я сама проводила время с этим шкафом, набитым книгами. Потом ехала с ключом на шее в музыкальную школу, потом – в спортшколу. У меня нет мысли ее обвинить в том, что она мной не занималась. Я сама себя снаряжала в музеи, сама пыталась себя покормить. Все-таки теперешние дети очень инфантильные, требуют к себе много внимания.