Деконструкция как один из признаков постмодернистского текста

Никогда еще, по сравнению со второй половиной ХХ века, понятие текста не было столь значимым. Роль, функции и способ организации текста достаточно длительное время оставались неизменными, но пришедшая постмодернистская парадигма принципиально изменила все атрибуты текста. Помимо прочих (отсутствие авторства, интертекстуальность, повышение значимости контекста и т.д.) теоретики постмодернизма, в первую очередь, Ж. Деррида выделяют такой признак, как деконструкция.

Несмотря на то, что четкого определения этого понятия его автор не дает, мы можем выделить несколько основных черт, присущих деконструкции:

1.Так, общую стратегию деконструкции автор определяет, как стремление опрокинуть или перевернуть существовавшую иерархию, гегемонию, которая, так или иначе, задается бинарной оппозицией. Задача здесь заключается в том, чтобы снять саму структуру оппозиции, чтобы построить, заново создать новую концепцию письма и новую концепцию текста;

2.всякий застывший, остановившийся смысл, по мнению Ж. Деррида, требует немедленной деконструкции;

3.«темноту», непонятность Ж. Деррида вообще считает имманентным свойством письма, связанным с невозможностью абсолютно прозрачного значения: всегда остается некая зона мерцания непроявленных смыслов. И в этой связи довольно естественно, что письмо у Ж. Деррида стремится обрести магическую силу.

В данной работе мы бы хотели рассмотреть с точки зрения деконструкции некоторые тексты Ренаты Литвиновой: монологи из ее сценариев («Увлеченья», «Три истории»: «Офелия», «Богиня: как я полюбила») и ее опубликованную прозу («Обладать и принадлежать», «Четвертый человек»).

Деконструкция характеризует текст Ренаты Литвиновой в грамматическом смысле: очень часто устоявшиеся формы - семантические, синтаксические или лексические - разрушаются инверсией, окказионализмом или при помощи иного стилистического приема. В «Увлеченьях» ее героиня говорит: «В тот день патологоанатомом был такой парень... Он всегда мне был похабен. У него были маслянистые волосы - черные прожиренные пряди»[i]. В новелле «Офелия» (киноальманах «Три истории») можно найти такие фразы, как «я пока тебе друг и не превращай меня в обратное», «невинно утонувшая Офелия», «все закрючковано, имеет свои заделы и запросы», «А какая такая у вас судьба, чтобы вы не хотели, чтобы они ее повторили?». Подобные же примеры разрушения устойчивых языковых структур можно найти и в фильме «Богиня: как я полюбила»: «Все неслучайно, и неслучайно вы прислались в тот день ко мне в околоток», и в рассказах Литвиновой: «Мой Четвертый человек уже три года как... по могилам» [ii], «вытрачивание денег»[iii].

Деконструированный текст оказывается информационно избыточным: для того, чтобы донести до адресата смысл сказанного (или написанного) необходимо неоднократное повторение: героиня «Увлечений» вспоминает о покончившем с собой возлюбленном, которого «желали выкрасть и захоронить, но только теоретически, только теоретически, только теоретически». Офа из «Трех историй» постоянно повторяет уже сказанное: «Доктор, сюда идут. Идут сюда», «Я не хочу, чтобы ты видел моего лица: оно такое разгоряченное - просто я у цели, доктор. Иди! Значит, я у цели, доктор... Оно такое разгоряченное, мое лицо... Иди!», «Так-так-так-так...».

До сих пор мы говорили о тексте только в его лингвистическом смысле, но принципы постмодернизма позволяют нам говорить о любом явлении жизни как о тексте, и мы можем здесь перейти от уровня речи персонажей Ренаты Литвиновой к образам этих персонажей, они также оказываются деконструированными.

В первую очередь, Литвинова деконструирует такую категорию, как материнство. В новелле «Офелия», полностью посвященной этой проблеме, мы не увидим счастливых матерей и их детей - всего того, с чем мы можем ассоциировать материнство. Напротив: работница регистратуры роддома Офа выслеживает матерей, отказавшихся от своих детей, и убивает их, ее главная цель - найти таким же образом свою собственную мать и отомстить ей. При этом после свидания с Доктором (Иван Охлобыстин) она оговорит: «Наверное, сегодня я сделалась беременной. И это что, я должна вынашивать твоего зародыша? Тьфу! Тьфу!».

Отношение к жизни и отношение к смерти также подвергаются деконструкции: героини Литвиновой отдают предпочтение последней (неважно, их это смерть или смерть другого человека), отношение к ней разительно отличается от традиционного, основанного на христианской идеологии. Смерть либо рассматривается в своем физиологическом проявлении: «он знал и поэтому-то в конце вскрытия закурил и, сделав разве что для вида две-три затяжки, бросил окурок прямо в живот Риты Готье, и тут же его ассистенты так и зашили»[v] («Увлеченья»), либо эстетизируется, демонстрируется как красивое и даже желанное (возможно, более желанное, чем жизнь) явление. В повести «Обладать и принадлежать» Рената Литвинова пишет: «Ты согласишься на смерть, только если она будет красива. Вот если она будет некрасива, ты спасешь себя, а если все будет окрашено благородными красками, тогда ты согласишься...», «Но ты знаешь, такая смерть, я ее себе сейчас представляю, не страшит меня. Мне не страшно. Она как подруга мне, улыбающаяся, сестра, вся в белом» [vi], в фильме «Богиня: как я полюбила» присутствует следующий диалог: «Мать-призрак: Слушай: тут многие хотят с тобой познакомиться, выражают свое почтение и просили передать, чтобы ты не боялась умереть. - Фаина: Умереть? - Мать-призрак: Не бойся: так надо. - Потусторонние: Соглашайся! Соглашайся!», в определенной степени «зеркальной» по отношению к предыдущему примеру оказывается реплика из «Трех историй»: «Мама, ну это же хорошая смерть. Ты же сама мечтала и грезила о ней, а я воплотила ее в жизнь».

Деконструкции в итоге подвергается вся система моральных норм, принципов человеческих отношений. Здесь также снимаются оппозиции: не существует ни добра, ни зла, любой поступок - каким бы ужасным он ни казался обычному человеку - возможен, и для него найдется оправдание. Неудивительно, что самой запоминающейся из всех фразой в новелле «Офелия» оказывается следующая: «Я не люблю мужчин, я не люблю женщин, я не люблю детей. Мне не нравятся люди. Этой планете я поставила бы ноль». Постмодернистские принципы распространяются не только на процесс создания текста, но и на процесс его восприятия: здесь также снимаются бинарные оппозиции, и ничто уже не обладает единственным значением. Отношение читателя или зрителя к текстам Ренаты Литвиновой тоже не может быть однозначным, и даже в рамках данной работы нельзя дать конечную оценку этим текстам. Оценку даст каждый читатель самостоятельно.

 Курносов Алексей Андреевич - студент гуманитарного факультета Пермского государственного технического университета.

[i] Литвинова Р. «Монолог о Рите Готье» // «Искусство кино» 1994 г. №8 С. 12

[ii] Литвинова Р. «Четвертый человек» // Васильев А. «Богиня. Разговоры с Ренатой Литвиновой». М., 2004 С. 167

[iii] Литвинова Р. «Четвертый человек» // Васильев А. «Богиня. Разговоры с Ренатой Литвиновой». М., 2004 С. 168

[iv] Литвинова Р. «Монолог о Рите Готье» // «Искусство кино» 1994 г. №8 С. 12

[v] Литвинова Р. «Монолог о Рите Готье» // «Искусство кино» 1994 г. №8 С. 12

[vi] Литвинова Р. «Обладать и принадлежать» // Васильев А. «Богиня. Разговоры с Ренатой Литвиновой». М., 2004 С. 139

Информацию предоставил  Tokio.