Новый "Вишневый сад" режиссер Адольф Шапиро поставил во МХАТе им. Чехова

Кажется, все уже из чеховского "Вишневого сада" выжато, обо всем сказано, и правильнее было бы дать этой пьесе отлежаться, отдохнуть под паром, пока не придет какой-нибудь молодой и дерзкий режиссер и не откроет в ней новое, бьющее в сердце содержание. Пришел не молодой, отнюдь не дерзкий Адольф Шапиро, а повел себя неожиданно и даже вызывающе. Взял да и пригласил на роль Раневской Ренату Литвинову, даму в светско-кинематографических кругах известную, но на драматической сцене до сих пор не выступавшую. Существо она странное, никаким профессиональным оценкам не поддающееся, голоса никакого, манерность даже для театральных подмостков излишняя. Казалось, что назначение это - всего лишь дань моде, и печальный результат обнаружится тут же, на премьере. На премьере выяснилось, что тут не ошибка - решение.

Кроме того, есть соображения принципиальные, идейные. Сто лет существует эта чеховская пьеса, столько и спорят, кто больше прав - Раневская или Лопахин? Не глупо ли не принять его разумное предложение - вырубить сад, построить дачи, богатеть и жить сообразно изменившемуся времени? Чем дольше живем, тем больше понимаем: глупо. И Шапиро понимает: глупо, непрактично, бессмысленно. Но вопреки всему демонстрирует нам нелепую, хрупкую, тающую красоту бессмысленной непрактичности. Тем, кто, как Лопахин, предпочитает "полезный труд", этот спектакль не будет нравиться.

Декораций на сцене нет никаких, художник Давид Боровский придумал игру с мхатовскими занавесами: чеховскую реальность давно уже вытеснила театральная легенда. Пугающе большое пустое пространство и туда-сюда двигающиеся бежево-коричневые шехтелевские полотнища с чайкой. Они выталкивают персонажей и поглощают их - неумолимо, как история или человеческая память. Странные, диковинные персонажи бродят тут, как тени ушедшего прошлого, порхают, пританцовывают, и кажется, вот-вот подует ветер и сметет их с лица земли, как прекрасное, нежизнестойкое воспоминание, - так остро, смешно и печально сделан этот спектакль. Впервые понимаешь, почему Чехов назвал свою пьесу комедией. И, может быть, впервые видишь, что в этой пьесе брат и сестра - одна сатана.

На роль Гаева Шапиро пригласил из Петербурга удивительного актера Сергея Дрейдена, тоже, знаете ли, страннейшее существо. Лет уж немало, а все гуляет, как кошка, сам по себе. Характер вздорный, вид несолидный, голос глухой, невыразительный, словом, ничего не делает для того, чтобы нравиться людям. Дрейден и Литвинова в этом спектакле - какие-то диковинные райские птицы, нелепо раскрашенные павлины в перьях, прекрасные и ужасные. Но кажется, только они смогли наконец абсолютно естественно озвучить такие странные современному уху красивости, как "О мое детство, чистота моя!" или "О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием...". Вечно подпрыгивающий, нахохлившийся старый чудак в шляпе и очках, постоянно сползающих с носа, и изысканно-ломкая дама в роскошных парижских туалетах существуют здесь вне всяких правил, вне норм и привычек, два смешных и трагически обреченных клоунских персонажа, противопоставленные всем, и прежде всего Лопахину. Андрей Смоляков замечательно играет почти обморочную растерянность своего героя перед завораживающей странностью этой Раневской, преодолеваемую в конце концов страшным, многократно повторенным воплем: "За все могу заплатить!"

Финальный уход Раневской и Гаева сыгран (прежде всего Дрейденом) по-настоящему драматично, да и мизансценически он выстроен режиссером так сильно и так красиво, что становится окончательно ясно - для режиссера это не просто очередной спектакль, но в каком-то смысле - личное высказывание. Совершенству мешает здесь избыток чувства, ну так и бог с ним, с совершенством. На театре чувства ценятся дороже.