Главное достоинство последнего "Черешневого леса" состоит в том, что фестиваль прошел, а спектакли, им сынициированные и профинансированные, останутся в репертуаре и будут радовать (или раздражать) публику еще не один сезон. Михаил Куснирович с партнерами на сей раз сделал долгосрочные инвестиции в столичный культурный процесс. Посадил не только деревья, но и спектакли - пусть растут. А критики пусть их поливают (шутка)...

Три саженца зашумели под ветром: "Чайка" в Театре Моссовета, "Дядя Ваня", который считается спектаклем "Табакерки", но играется во МХАТе, и "Вишневый сад", безраздельно принадлежащий МХАТу, хотя больше половины исполнителей взяты со стороны или пока еще числятся в студентах. Впрочем, сегодня любое мхатовское зрелище - это театральный Интернационал. Табаков неустанно выискивает, собирает, открывает, соблазняет представителей самых разных школ и традиций, то есть на данном этапе у него руки загребущие. Впоследствии, вероятно, они станут просеивающими - когда понадобится все-таки отделить своих от чужих и привести этих самых "своих" к единому творческому знаменателю. Пока МХАТ живет на сквозняке. Компенсирует застарелый дефицит свежего воздуха.

"Вишневый сад" - образчик текущего разностилья. Давид Боровский, теперешний главный художник МХАТа, возродил аскезу старой Таганки. Среди четвертинок и осьмушек разрезанного обманного занавеса, которые ездят по сцене, деля ее на комнаты и закуты, между благородных сукон ходят: натуралистичный, даже с физиологическим уклоном Фирс (Владимир Кашпур), характерный, в лучших традициях крепкого провинциального театра Симеонов-Пищик (Владимир Краснов), целая компания загадочных, упирающих на внутреннюю силу "табакерковцев" - Андрей Смоляков, Евдокия Германова, Сергей Угрюмов; изумительный Сергей Дрейден - Гаев, существо, которое, как воздушный шарик, надо держать за ниточку; и, наконец, Раневская в новом формате, Раневская из программы "Стиль" - Рената Литвинова. Главный манок этого "Вишневого сада" и главная гарантия успеха, особенно среди молодежной публики.

"Вишневый сад" - легкий спектакль. Без особых мхатовских пауз и прочей психологической тягомотины, он пролетает быстро. Если зарождаются местами отдельные недоумения - например, почему Фирс, единственный из слуг, "окает", или все персонажи мужского пола ходят дома в шляпах, как раввины, или по какой логике в качестве случайного прохожего выведен матрос в бушлате, и где он оставил свою "Аврору"... - долго об этом не думаешь. Всякие пустяки и мелочи совершенно затмеваются небывалой, поистине революционной трактовкой образа главной героини. Такую Раневскую мы не видели никогда. Хочется снять бескозырку перед самым продвинутым, самым стебным, самым прикольным режиссером нашего времени - Адольфом Яковлевичем Шапиро.

Раневская в первом акте: по-нашему, это шок. Над ней и не захочешь, засмеешься. Нечаянные бестактности Любови Андреевны ("я рада, что ты еще жив", "отчего вы так подурнели") в данном случае особенно бросаются в глаза. Шутки, потерявшие хоть какую-то глубину и сплющенные до бытового текста, кажутся просто глупостями. Очевидно, что Раневская туповата: она бы и сдала имение под дачи, но за три месяца не успела переварить саму идею. Доходит до нее с трудом. Абсолютно не понятно, почему все окружающие так носятся с этой недалекой, монотонной дамочкой, которая выламывает себе растопыренные пальцы, хватается руками за лицо, беспрестанно хаотически колышется, будто водоросль в ручье, и разговаривает скрипучим задавленным голосом (см. сноску).

Сноска. В актерском арсенале НЕ актрисы Ренаты Литвиновой три жеста и две голосовые модуляции. Главная фенечка заключается в том, что, в отличие от большинства людей, Литвинова говорит не на выдохе, а на вдохе. Звук идет наружу, воздух внутрь, в пути они встречаются и оказывают друг другу ожесточенное сопротивление...

Ко второму акту ты потихоньку втягиваешься в эти забавные игры и начинаешь разгадывать исходный (весьма хитроумный, как мне теперь кажется) режиссерский замысел. Вокруг Раневской существуют достаточно сложные люди. Ее брат, вечный мальчишка, который успел состариться, но не успел повзрослеть. Именно его, Гаева, можно было бы назвать облезлым барином. Облезлый, нетрезвый, легко возбудимый неврастеник. Безобидный маргинал. Смешной, несерьезный, болтливый сопляк. "Мужика надо знать!.." - кричит Гаев, уворачиваясь от разгневанного Фирса... Вообще приглашение (хотя бы одноразовое, но лучше многократное) во МХАТ питерца Дрейдена - блестящая мысль. Окно в Париж он уже открывал, теперь любуется из этого окна на свою сетрицу - Раневскую...

Идем дальше. Идеально отутюженный, даже накрахмаленный Лопахин - Смоляков. Первый Лопахин в моей зрительской биографии, у которого я уловила сублимированную классовую ненависть к самому вишневому саду. К ни в чем не повинным деревьям. Поскольку владельцев вишневого сада он ненавидеть не может...

Петя Трофимов - Дмитрий Куличков, студент Школы-студии. Вроде бы обычный, нескладный, надоедливый, противный Петя. Но сквозь эту "противность" внешнего облика Куличков так здорово, так целенаправленно тащит свой текст, свою убежденность, свою веру, что нельзя не отметить: Петя прав, и все, что он говорит, умно и справедливо; а заодно нельзя не посожалеть: увы, справедливые мысли куда сильнее воздействуют на человечество, если исходят от харизматических личностей. И несправедливые, кстати, тоже...

Все упомянутые персонажи, хоть и сыграны по-разному, состоят друг с другом в кровном родстве. Они все - чеховские. То есть неоднозначные, глубокие, с двойным или тройным дном, с богатой, не сразу раскрывающейся системой внутренних связей и переживаний. Любой абитуриент при поступлении в театральный вуз должен знать накрепко, чтобы от зубов отскакивало, что у Чехова герои никогда не говорят того, что думают, и всегда думают не про то, о чем в данный момент говорят. Текст - ничто, подтекст - все. Посему эти пьесы могут обрыднуть публике, но имеют гипнотическую власть над постановщиками, ибо т р а к т о в а т ь - одно из величайших удовольствий в жизни. А Чехов предоставляет бескрайнее поле для режиссерского маневра.

Так вот, никогда еще до Ренаты Литвиновой не выходила на русскую сцену такая однозначная, бесподкладочная, буквальная и плоская Раневская. У нее смысл соответствует слову. Не больше, не меньше. Если она говорит: "Я стала лучше спать", это означает всего лишь, что она стала лучше спать. А когда она командует: "Яша, алле!", кажется, что лакей сейчас влезет на тумбу... Литвинова не опережает ни события, ни текст. У ее Раневской нет вектора, есть лишь колебания водоросли в потоке. В таком случае Астров на словах: "Должно быть, в этой самой Африке теперь жарища...", обязан думать про гиппопотамов, слоновьи тропы и сезон дождей. А Заречная с ее воплями: "Я чайка!..", просто спятила на манер пушкинского мельника, утверждавшего, будто он ворон.

Я не говорю, что Раневская сыграна плохо. Она вообще не сыграна. На сцене присутствует не Любовь Андреевна Раневская, а Рената Литвинова, произносящая реплики Раневской. А что такое Литвинова? Это явление природы. У явлений природы не бывает подтекстов, разве что их придумают люди. Снег - это только снег, гроза - просто гроза, и даже дождь из лягушек естествен в своей противоестественности. Кто-то сравнит Литвинову с радугой, кто-то - с мутной лужей, но и лужа, и радуга, и камень, и стрекоза не могут быть чем-то иным, кроме себя самих. Рената Литвинова - не писатель, не режиссер, не актриса, она - Рената Литвинова (см. скидку).

Скидка: если бы Литвинова была профессиональной актрисой, она, возможно, поостереглась бы выйти на мхатовскую сцену в столь ответственной роли. Но человек расширяет свои горизонты с энтузиазмом неофита и самонадеянностью дилетанта, и в этом есть даже что-то обаятельное. Литвиновой не торговали заранее как большой актрисой земли русской, что попытался проделать со своей супругой Андрей Кончаловский. Поэтому "Чайка" Кончаловского - полный провал, а "Вишневый сад" Шапиро - анекдот. Причем довольно остроумный...

Итак, не Литвинова играет Раневскую, но Раневская вынужденно трансформируется в Литвинову. Что же получилось в итоге? Приехала барыня из Парижа (хорошо, что не из Кологрива), помаячила немножко в родовом гнезде, потом гнездо продали, а она вернулась к любовнику. Легкая вещица, может, отчасти и ностальгическая, но все равно жизнеутверждающая, - как музыкальный рефрен спектакля "Ямщик, не гони лошадей". При помощи хита всех времен и народов, Шапиро, вероятно, намекает, что его героям некуда больше спешить, - имение-то все равно продано...

Поистине это самый веселый, самый оптимистический и залихватский "Вишневый сад" из всех, когда-либо мною виденных. После такого спектакля жить хочется. Петь хочется. Сама садик я садила, сама буду поливать, сама милого любила, сама буду убивать. Да, вот такая она, Раневская - безответственная, недалекая, наплевательски относящаяся к собственным детям. Птичка божия не знает практически ничего.

Разве мы не видим на каждом шагу, как берегут и опекают подобных птичек? Разве секрет, что женщине надо быть ужасно умной, дабы прослыть дурой, и чертовски сильной, чтобы заморочить всем вокруг голову своей слабостью?

Другое дело, что с Чеховым шутки плохи. Шапиро и Литвинова придумали свою Раневскую, но в исходник "Вишневого сада" она вписывается, как червяк в ягоду. По-моему, именно из-за этого развалились в спектакле остальные женские образы. Мужики держатся автономно, каждый сам за себя, а женщины потеряли главный ориентир и играют плохо. Все, даже Евдокия Германова - Шарлотта. Суетятся, кривляются, верещат неестественными голосами. Хотят быть вместе с Литвиновой, болтаться в одном ручье. Но Литвинова неподражаема и неповторима. И слава Богу. Хорошенького понемножку.